Прочерк между датами

Вспоминать два года отсидки занятие не сильно благодарное. Кто там был, – тому и так все понятно. Кого пока пронесло, – все равно не поймет. Мне запомнились эти годы больше не внешними какими-то проявлениями жизни: тут все понятно – баланда, редкие шмоны, еще более редкая баня и т.п., а каким-то общим отупением. Где-то через месяц я понял, что Инга меня кинула. Ни одного письма, или там передачки. Просил мать в письмах узнать ее адрес. Но из школы матушку директриса выперла в момент, а где жила Инга, я толком в письмах объяснить не мог. Были попытки, писал по каким-то адресам наугад. Но ни ответа, ни привета. Может, какое и дошло, только Инга и не подумала на него ответить.
Иван Андреевич, Дюша-растратчик, сидевший со мной в камере и ходивший под вышкой, еще, когда меня с суда привезли, сказал, что лоханулся я по полной.
- Запомни, Зина, - прочитал он мне вечерком небольшую нотацию, - шмарам верить нельзя однозначно. Это имя прилагательное, самостоятельно в серьезных делах ничего не решающее. Потому с ней беседы вообще вести не стоило. Присунуть надо было, обязательно и ракообразно, а разговоры разговаривать – бесполезняк. А вот папашку ее хахеля, тебе повидать стоило бы. И выжимать из него по полной. Подкинул бы он козлам еще капусты, мог бы ты и условным сроком отделаться. Хотя вряд ли, но пытаться стоило.
Дюша был умен, и жизнь знал всяко получше моего. Лоб ему так зеленкой и не смазали – получил всего лишь «десятку» и довольный ушел на зону: «А ты что думаешь, - сказал он на прощание, - начлаг не хочет сытно есть? А с моим-то опытом! Да я с лагеря богатым человеком выйду!»
Не знаю как там у Дюши получилось, но я вышел на свободу, спустя два с небольшим года по УДО (условно-досрочно), бедный как церковная мышь. «Компашкины дети» учились по большей части в МГИМО, кто-то в МГУ, кого-то за какой-то надобностью занесло в ГИТИС. Все были при деле, упакованные и довольные жизнью. Одна радость у меня была – Инга с институтом пролетела как фанера над тем самым Парижем, где она мечтала провести большую часть сознательной жизни. И трудилась, как мне поведал случайно встреченный парень из параллельного класса, лаборанткой на какой-то кафедре какого-то занюханного института. В МГИМО, значит, даже на такую должность ее не взяли: Стрелок остался в буйном школьном прошлом – студенческая жизнь закрутила, завертела. Инга же, судя по невнятному рассказу, тоску по несбывшимся надеждам сильно разбавляла вином. Мол, по пьяни ее и видел.
Что ж, такой расклад меня вполне устраивал. Получить должок обещанной женской лаской от пьяной неустроенной бабенки будет проще. И, протрезвев от трехдневного загула, случившегося по случаю освобождения, я под вечер отправился в знакомый подъезд.